Василий Клёпов - Тайна Золотой долины [Издание 1958 г.]
— Прыгайте! — махнул я рукой ребятам. — Только сначала Мурку спустите.
Димка подал мне собаку, а потом спустился сам. Я привязал конец лесы к камню и стал её разматывать. Это было мне нужно для того, чтобы на обратном пути по этой лесе найти выход из пещеры.
— Слушай, Молокоед! — заговорил опять Лёвка. — Ты дай мне один конец лески, а я его буду здесь держать… В случае опасности ты дёрни за леску, и я сразу примчусь к вам.
Мне стало жаль трусишку, и я дал ему конец лески. Пусть сидит, держит, это всё-таки надёжнее, чем привязывать её к камню.
— Только, смотри, крепче держи! — сказал я ему, чтобы и Лёвка проникся сознанием ответственности.
Ход вначале был узким, потом расширился, в нём свободно можно было идти стоя. Тут мы увидели сталактиты и сталагмиты, и струйки воды на камнях, и летучих мышей, которые, между прочим, не могли погасить наших фонариков, и всё, что принято расписывать в романах о подземельях.
Я размотал уже больше половины стометровой лески, а пещера всё уходила вдаль. Ничего, что выдавало бы присутствие человека в этом подземелье, не было. По стенам медленно ползли струйки воды, пахло сыростью и извёсткой, было темно и тихо.
Мурка уже освоилась с пещерой и бежала впереди, временами оглядываясь и поджидая нас. Тогда глаза её вспыхивали в свете фонарика зелёным огнём, как у волка. От этого становилось страшно, почему-то вспоминались «Майская ночь, или „Утопленница“» и страшная «Собака Баскервиллей».
Наконец, ход раздвоился: узкий вёл налево, а широкий продолжался прямо. Стометровая леска уже кончилась, я привязал к ней вторую, и мы пошли дальше по широкому ходу. Скоро от него стали отходить в обе стороны всё новые и новые коридоры.
Наконец, пещера закончилась широким, как бы это сказать, залом.[45] Иначе, пожалуй, и не скажешь, потому что сверху спускались вроде люстр огромные белые сталактиты, а стены сверкали и переливались тысячами огоньков.
— Смотри-ка, Вася! — прошептал Димка.
У его ног лежал, оскалив зубы, человеческий череп, а рядом валялись остатки скелета. Что там ни говори, а мне сначала стало не по себе. Димка тоже оробел. Только Мурка спокойно обнюхала череп и пошла выписывать круги по подземному гроту.
Когда мы освоились немного и перестали бояться человеческих костей, я решил испытать Лёвку и с силой два раза дёрнул за леску.
— Что ты? — ухмыльнулся Димка. — Да разве этот трус придёт!
Но вдали сразу забрезжил свет. Сначала он был неподвижным, потом стал колыхаться, как луч прожектора, освещая то одну, то другую стену, а иногда скользил по потолку. Чувствовалось, что свет идёт от фонарика.
«Не может быть, чтобы Лёвка так быстро прибежал, — подумал я. — Неужели это?..»
— Старик! — шепнул Димка, обеспокоенный той же мыслью, что и я.
В самом деле, что, если это он?
— Гаси фонарик! — Я моментально сообразил, что без света мы окажемся в более выгодном положении, чем наш загадочный противник.
Мы очутились в кромешной тьме. Даже Мурке от этого, видимо, стало боязно, потому что она прижималась к моим ногам и заискивающе колотила меня хвостом по коленям.
А свет приближался. Вот на одном из поворотов ярко блеснул фонарик, и мы с Димкой на какое-то мгновение оказались освещёнными, но я рванул Димку за руку и почти затащил его за выступ стены.
Мурка осталась стоять посреди пещеры. Она вся поджалась и замерла, её глаза горели, как изумруды.
Я невольно вынул из-за пояса топор и взял его в правую руку.
Теперь фонарик все время светил нам в глаза, я уже слышал спотыкающиеся шаги.
Мурка занервничала. Уши её ещё больше насторожились, она то пятилась, то порывалась броситься вперёд, то и дело принималась рычать. Вдруг она сорвалась с места и пулей умчалась в темноту.
Мы ждали, что сейчас услышим её злобное рычание, лай и шум схватки человека с собакой. Вместо этого до нас донеслось её радостное повизгивание и ворчание Фёдора Большое Ухо.
— Да ну тебя, Мурка, к свиньям собачьим. Отстань! Не до тебя…
Наконец, Лёвка вынырнул перед нами.
— Что случилось? — спросил он, запыхавшись.
Вот так Фёдор Большое Ухо! Я и не подозревал, что он способен на такой подвиг.
Но всё-таки я решил его попугать. И на его вопрос, что случилось, я сделал страшные глаза и прошептал:
— Видишь что — мёртвый череп.
У Лёвки разочарованно опустились губы.
— Подумаешь, череп! Печенеги из этих черепов водку хлестали. И то ничего.
— Да и Олег, наверно, пил!
— Какой Олег?
— Ну, князь, который собирался отомстить неразумным хозарам.
— Вот его за это змея и укусила, — сказал Димка. — Она же из черепа выползла.
— Откуда тебе известно?
— Эх ты, ботаник! — засмеялся Димка. — Пушкина не знаешь! А ещё в пятом учишься![46]
И он начал читать «Песнь о вещем Олеге»:
Князь тихо на череп коня наступилИ молвил…
— А, так то — коня! — закричал Лёвка. — А это — человека. В человеческих черепах змеи не водятся. На, посмотри!
Он схватил череп и поднёс его прямо к Димкиному носу, так что Димка отпрыгнул шага на четыре.
— Что, струсил? — засмеялся Лёвка. — А ещё говоришь, Лёвка — трус. Я только мышей боюсь, а из черепов, если хочешь знать, могу даже чай пить.
Он отбросил череп и начал ползать по полу, как завзятый сыщик, направляя свет фонарика на каждый выступ и в каждую щель.
— Э! — вдруг воскликнул он. — А это что?
Из трещины в стене он извлёк тяжёлую чёрную бутылку.
— Пожалуй, мы сейчас и винца выпьем из черепа, — хихикал Лёвка, стараясь вытащить из бутылки деревянную пробку, но она не вынималась. Бутылка переходила из рук в руки, а открыть мы её не могли.
— Нет, там не вино, — вспомнил я роман Жюля Верна «Дети капитана Гранта», — там должна быть записка.
— Пошли в хижину, — предложил Димка. — Там чем-нибудь откроем.
И гуськом, один за другим, мы направились, держась за леску, к выходу. Леску я сматывать не стал, так как это было долго, кроме того, её легко можно было вытянуть на поверхность и уже там смотать на катушку. Около одного из боковых ходов Мурка вдруг остановилась, зарычала и с лаем бросилась в темноту.
Мы посветили в боковой ход, но лучи наших фонариков упёрлись в стену: ход круто сворачивал в сторону.
— Как думаешь, Молокоед, — прошептал Димка, — не пойти ли навстречу врагам?
— Ни чёрт нам не страшен!
— Ни шторм не опасен! — громко заорал раздурачившийся Лёвка и направился, громко топая, в подозрительный коридор.
— Лёвка, назад! — крикнул я. — Ты с ума спятил?
— А что? — удивился он. — Я пойду, а вы с Димкой пока сбегайте за дровами.
— Тс-с! — мне показалось, что где-то бешено рычит и лает Мурка.
Мы прислушались, но из бокового хода не доносилось уже никаких звуков, кроме стука капели о каменный пол. Ещё через несколько минут появилась Мурка. Она была цела и невредима и, увидев нас, снова повернулась в сторону подземелья и стала лаять.
— Пошли к выходу! — скомандовал я.
Ребята послушались, но собака осталась на месте и продолжала лаять. Скоро она нагнала нас, и мне показалось, что Мурка смотрела на меня такими глазами, словно хотела сказать:
«Он же здесь. Ну, чего вы боитесь? Арестуйте его, и всё».
Ребята молчали и, боюсь, тоже думали обо мне нехорошо.
Но я чувствовал себя правым. Моя трусливая осторожность всё же лучше дурашливой Лёвкиной храбрости.
Мы выбрались по очереди из воронки. Я взял катушку и стал сматывать леску. Неожиданно она перестала подаваться, я взялся за неё, чтобы дёрнуть и освободить от зацепа, но тут дёрнул за леску кто-то оттуда, из пещеры, и так сильно, что у меня чуть не вылетела из рук катушка.
— Что, клюёт? — засмеялся Лёвка, увидев мою растерянность.
Но леска опять освободилась, и я смотал её без всяких препятствий до конца.
— Теперь всё ясно, — сказал я ребятам. — Он тут!
И хорошо я сделал, что остановил ребят. Старик прятался в пещере. Когда мы стояли у бокового хода, он был где-то совсем рядом, иначе Мурка не стала бы рычать и лаять. Потом, когда мы вылезли из воронки, старик вышел в основной ход, и вот тогда-то и заело у меня леску: он на неё наступил! И он не дёргал за неё, а просто зацепил ногой.
— Полезли обратно! — воскликнул Лёвка. — Теперь-то он от нас не спрячется.
Лезть снова в пещеру, зная, что старик уже насторожился и, может быть, поджидает нас за каким-нибудь выступом камня, было безумием, и я уговорил ребят идти к своему лагерю.
В хижине мы снова принялись открывать бутылку. Но деревянная пробка разбухла от сырости и сидела так прочно, что выдернуть её мы не могли. Тогда мы отбили горлышко и даже глазам не поверили, — в бутылке лежала свернутая в трубку бумага! Пусть теперь говорит Сергей Николаевич, что в наш век — век электричества и радио — бутылки с письмами — выдумка досужих писателей. Про меня не скажешь, что я писатель, а бутылочка — вот она, у меня в руках, и в ней записка. И не только записка, а ещё и какой-то план. Мы, как только вернёмся домой, покажем всё это Сергею Николаевичу, и тогда посмотрим, что он запоёт!
